Слабый. Ничтожный. Опустив голову к полу, блондин стоял на коленях рядом с решёткой камеры, расстилая некогда ухоженные длинные пряди сейчас скомканных, обезображенных волос, схожих с иссохшим сеном, по непреступному каменному покрытию. Его знобило. Из гортани вырывались хрипы, приглушённые, едва различимые, так не похожие на человеческие. Куда делся тот парень, что ещё несколько дней назад носился по интернату, творя хаус и безумие, пропагандируя анархию? Горделивый воин, жаждущий битв? Казалось, он навсегда покинул это бренное, затравленное тело, сейчас не способное даже на адекватную речь. Юношу уже несколько дней не поили и не кормили. Странно, но избивать его тоже никто не пожелал…Возможно, сей факт был связан с тем, что немец, даже растеряв большую часть своих сил, пытался всеми известными способами вновь заполучить свою свободу, довольно часто доходя до звериной агрессии. Но всему приходит конец, а конец игры для Ская настал ещё вчера, когда он, в очередной попытке выбраться, разодрал недавно зажившую рану на своём торсе, тут же оросившую блёклую, серую камеру алыми брызгами крови, создавшими неповторимый узор. Врач так и не пришёл, а блондин, застыв в той позе, что и поныне сковывала его тело, смиренно ждал своего конца. Он смирился, он был готов, готов к смерти, к глупой, собачьей смерти, которую и заслуживал за то, что проявил слабость, отдавшись в руки правосудия, представляемое охраной учебного заведения. Слишком самокритично, как всегда. Отдался? Глупости какие. Один на четверых, хоть и был изранен, хоть и не спал несколько дней перед этим, скрываясь, он умудрился пробить грудную клетку массивным сапогом одному из добровольцев, выбить челюсть другому, перед этим не плохо его отпинав. Конечно, в этой битве ему тоже не пришлось сладко. Сломанные рёбра, сотрясение мозга, множественные раны на теле, и вот он тут, забытый, закрытый в самой дальней камере. Один, совершенно один…как всегда…Подобные мысли срывали едкие смешки с его высохших губ, подтверждая факт того, что он ещё жив, что способен на раздумья. Мутные, серые глаза, окаймлённые красными сеточками лопнувших сосудов, изучали маленькое пятнышко крови на полу уже который час, не давая телу принять обволакивающий само естество парня сон. Оскалившись, Скай молил о том, что бы никто не пришёл за ним, что бы его навсегда оставили здесь, позволив окаменевшему после смерти телу сгнить в дали от трупа его матери, дабы никто не видел его слабость, его ничтожество…

Отстранив себя от мира, от реального мира, юноша загнал себя в клетку раздумий, что была намного непригляднее той, в которой находилось его истрёпанное тело. Многие мысли сновались в измученной голове, смешиваясь в танце, в мрачном вальсе, со сменой партнёров. Мутные образы знакомых, как стервятники, парили над умирающим разумом, выставляя самых ярких индивидов перед невидящим взором юноши. Вытянутая, массивная фигура отца, упивающаяся в смехе, нависла над сыном, ухватив его пепельные волосы, сжав растрёпанные пряди, притянув парня к себе. Как я и думал, щенок, жалкая тварь, слабая девка – вот кто ты, мне жаль, что ты именно моё отродье, сучёныш… Пальцы разжались, даруя блондину свободу. Мужская фигура была заменена женской. Рыжеволосая девушка, присев рядом со Скаем, провела рукой по его впалой щеке, игриво её потрепав. Не сдавайся, ты не можешь позволить себе сдаться... Рапунцель…В её словах слышалась такая не привычная для юноши забота. Он устремил мутный взор серых глаз на девчушку, на своего единственного друга. Он хотел сказать ей, что игра закончена, что один туз был побит каре, что он слаб…Он хотел оправдать себя? Смешно. И вправду, с потемневших губ немца сошла сухая усмешка. Образ рыжей начал стремительно таять, превращаясь в красное пятно, вспыхнувшее вдруг ярким пламенем.
Встрепенувшись, отрок резко поднял голову, заболевшую от перепада давления, от резкого перехода от царства Морфея к реальности. С уст сорвался звериный хрип, тихий, не приметный, но вложившийся в стены камеры. Карцер, ожив, гудел пошлыми фразочками, восклицаниями, улюлюканьем. Женщина, в эту тёмную обитель зверюг проникло существо прекрасного пола, вызвав ажиотаж озабоченных подростков, страдающих спермотоксикозом.  Скай фыркнул, вновь узрев отвратительную сторону человеческих желаний. Он был другого сорта, только кровь, чужая, своя - значения не имеет, только она могла возбудить его, взбудоражить зачахший разум. Однако любопытство,  всё же в нём проснувшееся, уставило заблестевший искорками жизни взор на стремительно приближающуюся хрупкую дамскую фигурку. О да, кого – кого, а эту особу Виктор узреть не ожидал. Она, дергано, что выдавало в ней осторожность и явное нежелание находится здесь, проникла в его камеру, оставив переживающего за неё, за её сохранность, охранника вне каморки избитого, бешеного пса. Усмешка, уже через пару мгновений переросшая в хищный, такой привычный этим тонким губам, оскал, озарила доселе ничего не выражающее хмурое лицо, придала ему нотку жизни. Марта… Имя неожиданно для самого отрока всплыло в его мыслях. Отточенная память, она освежила его разум. На секунды закрыв глаза, немец вспомнил то сладостное чувство, что некогда даровало ему это истощённое девчачье тельце. Он будто бы вновь смаковал её кровь на своих губах, вновь рвал нежную кожу. Давно забытое чувство, чувство физического и морального удовлетворения.
- Сюда доктор нужен, - Брюнетка выпустив сею фразу, вновь привела своего воспитанника в чувства, развеяв приятные воспоминания. Подняв взор своих глаз на неё, на женщину, ставшую очередной жертвой его бесчеловечного поведения, Скай склонил голову в бок, хрустнув затёкшей шеей, в нём загорелась заинтригованность, сейчас играющаяся с его взором.
- Здравствуй, свет очей моих, - Первые слова за многие дни молчаний мало напоминали человеческую речь, скорее рычание, едкое, звериное, таящие в себе издёвку, совершенно не логичную для человека, находящегося в подобном, как Вик, положении. А вот и разлекаловка, хах…Ну-ну, любовь моя, ты ещё пожалеешь о том, что решила потратить время на меня, шалавка низкопробная…Развеселившись в своих мыслях, парень, однако, не выразил на лице игривости. Всё и без того было ясно. Он попал сюда по вине этой девушки, поэтому и отношение его к ней никак не могло быть иным. Он ненавидел её, презирал. Уважение к ней, когда-то мельком коснувшееся его, давно уже забыто.
- Как жизнь? Успела переспать с тем шутом, к которому жалась во время нашей последней встречи?  - Шипение. Язык, плохо слушаясь своего хозяина, заплетался, вымученно превращая вырываемые из глотки звуки в рваную немецкую речь.

Появление наставницы оживило немца, придало ему сил, даровало потерянное желание к борьбе, к борьбе со всем миром, с законами, с властью низших, не достойных. Проснувшаяся в нём блёклая ярость, так и не коснулась мыслей отрока, однако прошла обжигающей волной по его затвердевшему телу, как живительная вода, она превратила статую, куклу, в живого человека, реагирующего на внешние раздражители. Благодарность, что не слетела с высохших губ, она находилась глубже естества блондина, благодарность за то, что вытянула его из мрака, тьмы, что спасла его, к этой девчушке, сейчас продравшейся сквозь свою зону комфорта, ради него…или себя? Не так это было и важно, главное ведь – результат. Бледные, впалые щёки приобрели хоть и болезненный, но румянец, глаза загорелись, и свет их, хоть и нёс в себе только агрессию, предал всему облику парня ту нотку силы, что, казалось, оставила его навсегда.
И вот сейчас он полностью отдался брюнетке, он не видел ничего, кроме неё. Она была слишком утопична, нереальна для этого мирка, серого, скованного массивными решётками. Взор жадно ловил блики тусклого света в цвета мутного изумруда глазах этой особы. Он упивался ей, захлёбывался в чувствах, его переполняющих.
-А что, ревнуешь? – Сказав это, она лишь дала старт игре, игре, не подвластной логике нормальных людей. Она продолжиться, разовьётся, разорвёт тесный мирок блондина, она станет его всем. Обеспечен ли ей хеппи энд? Юноша усмехнулся, закрыв глаза на пару секунд. Ответить, он должен что-то ответить. Странные мысли коснулись его сознания, но Скай не обращал на них внимания, ведь пока не успел найти общий язык с разумом, с разумом, что все эти долгие дни измученно закидывал его в странные, пугающие пьесы.
- Конечно, - Плавно поднимая веки, он смотрел на неё тем взором, коим не награждал ещё никого в своей жизни. Он прожигал девушку похотью смешенной с ненавистью, он жаждал её крови, он хотел её, грубо, с разрывом артерий, со сломанными костями, ни к кому он, пожалуй, не испытывал такого желания. Она была его мрачной богиней, и он принимал это, хотя и не признался бы никому другому в своих жестоких желаниях. Ему нравилось это чувство. Он будто бы вновь окунался в тот день, когда убил своего отца. Ему нравилось ломать тех, кто был рядом с ним, а как ещё можно сломать женщину, кроме как наказать её тем способом, что не так давно избрал парень?
Разрушив картину, висевшую перед Виктором всё то время, пока он обнимал девчушку своим неоднозначным взором, в камеру пробрался мужчина, такой же тусклый, как всё, что окружало блондина всё то время, что он находился в заключении. Он вызвал на его устах агрессивный оскал, взор его вновь стал мутным, опустошённым. Далее всё покрылось туманом. Скай не слышал слов наставницы и врача, он не понимал того, что творилось вокруг, ему было всё равно. Отведя взор в сторону, он впал в апатию, так ему свойственную. Идиот, мне не нужна помощь. Не сдохну от царапины. Фыркнув, немец прошёлся языком по ободранным губам.
Боль, резкая, давно забытая, пронзила блондина, вновь даруя ему ясное ощущение реальности. Мужчина, явно без особого на то желания, залечивающий его ранение, проткнул грубую кожу иглой, вдавливая её в посиневшее, заражённое месиво. Зверь, доселе дремавший в отроке, вновь показал свой хищный оскал, зеркально проявившийся на лице Вика. Не задумываясь, юноша резко вскочил на ноги, одаривая врача увесистым ударом выпирающего колена. Тут же занывшие мышцы заставили парня отойти к стене, прислониться к ней. По телу пробежала дрожь. Млять…Виски не приятно запульсировав, вернули ему жажду к свободе, так сладко дремавшую последние часы. Пока никто ничего толком не понял, блондин дёрнулся в сторону выхода, лишь на секунду притормозив рядом со своей наставницей только ради того, что бы одарить её усмешкой с неоднозначной фразой: - Занавес пока не опустился, детка.
Ещё один рывок, ослабевший, но всё же достаточно мощный удар лбом по голове одного из охранников, неуклюжая попытка задеть ногой другого. Однако представление продолжалось не долго. Тут же прибывшая подмога задержала юнца, обхватила его торс.
- Твари! Да я ваши внутренности по стене раскатаю! – Хриплое, немного забавное рычание. Английский, конечно стражи порядка могли и не знать его родного языка, именно поэтому он, пересилив себя, прокряхтел угрозу именно на английском.
Плевок в лицо тому, кто стоял напротив, с гримасой не предвещающей ничего хорошего. Хах, ну ведь стоило же попробовать? – последняя мысль юноши, ужё через секунду получившего удар в челюсть, затем в солнечное сплетение, затем…а после этого Скай уже не мог разобрать какая именно часть его тела подвергалась насилию, ведь разум его покинул тело. Глаза посветлели, покрывшись неясной беленой.

Боль. Первое, что почувствовал парень, что он осознал, очнувшись в медицинской палате, была именно боль. Сладостная, такая привычная, доказывающая отроку, что он ещё жив, что он ещё может бороться, но несущая в себе горькое послевкусие проигрыша. Прохрипев, он поднялся на локти, невидящим взором  уставившись в стену напротив. Удар по голове, уже сломанной сотрясением, оказался слишком сильным. Перед глазами только белая пелена, тело дрожит, каждая мышца ноет, в общем – хрень какая-то, а не нормальное состояние. Лишённый зрения, юноша всецело отдался слуху, цепляя, казалось, каждый шорох занавески, с коей игрался прохладный, сентябрьский сквозняк. Млять…Дёрнув ослабевшей головой, парень цыкнул, вновь упав на подушки. У него не было сил на то, что бы держать своё тело, на то, что бы напрягать размякшие мышцы.
Холод и неприятные воспоминания пронизывали саму его сущность. Вот он, совсем ещё дитя, пятнадцатилетний подросток, толком, не знающей жизни, лежит в подобной палате, вцепившись в раскалывающуюся голову руками, разрывая кожу обтягивающую череп  длинными ногтями, окрашивая белые пряди длинных, ухоженных волос в алый цвет. Он слышит шёпот врачей, промелькнувшее предложение о вызове психолога. Ему больно, он не может сдерживать слёзы. Усмешка, именно её вызвали всплывающие картинки. Он изменился, за эти четыре года Скай превратился из запуганного, выдрессированного юнца в агрессивного скрытного зверя. Более  никто не посмеет издеваться над ним безнаказанно, никто…Хм, странно, что меня перевели в больничную палату… Чёрт, тело не слушается…так можно было бы попробовать сигануть из окна. Мысль о своём раздробленном асфальтом теле под окнами развеселила парня, придала ему боевой настрой и некое успокоение.
Сквозь запах лекарств прочитывался лёгкий аромат парфюма, до этого скрытый от обоняния светловолосого юноши, запах утопичного измерения, запах свободы. Очередная усмешка, на этот раз сухая, оставляющая оскал, немного вялый, но всё ещё придающий его лицу жёсткости, на иссохших губах.
- Хотел бы посмотреть на тебя в форме мед. сестры, говорят эта распространённое у шлюшек одеяние, - Он не смог пропустить мимо ушей сказанную брюнеткой ещё в карцере фразу, теперь едко проходясь по теме доступности особы своими извращёнными речами, - Отсосёшь у меня? Всё равно ничего полезнее этого сделать не в состоянии, - Фыркнув, отрок вновь открыл глаза, но так  ничего перед собой и не увидел. Млять, только этого не хватало…Стать калекой для блондина было однозначно смерти, ведь в этом случае его мечта о службе стала бы невыполнимой. Непроизвольно с его губ сошёл едва различимый хрип, несущий в себе отчаянье. Ты заигрался, дорогой, заигрался…Невесть откуда взявшийся мужской голос в голове был воспринят немцем, как галлюцинация. Твою же…

Он убивал сам себя, многие годы он делал всё для того, что бы превратится в зверьё, в хищника, в идеального солдата, без чувств, эмоций, желаний…без жажды к жизни. Он не любил и никогда не позволял другим любить себя, он не жалел, не утешал, он никогда искренне не смеялся, от сердца, от души. Он стал пустым коробом, натренированным, почти не реагирующим на боль телом, без внутренностей. Внутри него навсегда засела удушающая, сжирающая проявляющуюся в нём человечность гниль, упивающаяся страданиями других. Иссохшая душонка, бледная, блёклая, она теперь была едва  различима на фоне кровавого месива, коем становились жертвы безжалостной машины для убийства. И для чего всё это? Что бы быть избитым в жалком пристанище неблагополучных подростков, в пыльной камере пыток своенравных личностей, что бы потерять одно из важнейших восприятий окружающего мира, вследствие побоев? С его губ сорвался истошный, яростный вопль. Слова девушки лишь подлили масло в уже разгоревшееся пламя, окрасив его в кровавый цвет. Ты жалок! Лейтенант? Капитан? Генерал Скай? Сука! Да как ты мог позволить этим тварям лишить себя этого? Схватившись за голову, за длинные пряди спутавшихся волос, отрок с ожесточением начал рвать их, получая некое мазохистическое наслаждение от боли. Он обязан наказать себя, наказать так, как это сделал бы его отец. Дёрнувшись, резко, он свалил своё бесполезное тело на пол, переворачивая капельницу, сбивая маленький столик, что был пристанищем лекарств, шприцов и прочего медицинского инвентаря. Встав на колени, блондин с силой приложил свою голову о пол. Ещё пара рывков, и на его побелевшем лбе образовалась кровоточащая рана, рваная, жадно пожирающая кожу, с каждым новым ударом. Высветленные пряди, окрашенные в бордовый цвет, получая свободу, расписывали замысловатыми узорами пол. В этом существе уже не было Ская, он рассыпался на части, поддавшись вырвавшейся ярости самобичевания. Сдохни…сдохни…сдохни, ничтожество! По телу разнеслась дрожь, сковавшая мышцы. Он упал, впившись длинными ногтями в свои предплечья. Его трясло, из гортани вылетали нечленораздельные немецкие речи, превращающиеся в хрипы. Сейчас он был так похож на юношу из сна, того, что пристрелил себя, того, что являлся вылитой копией блондина. Тот же блеск, безумный, убивающий сузившиеся зрачки, та же странная улыбка на лице. Истерика. У каждого она проходит по-разному, для большинства это – оры, слёзы, разбитая посуда. Виктор же и в этом был мало схож с обычными людьми. Физическое состояние не позволило Скаю продолжить спектакль, сковав его тело. Возможно, это было чувство самосохранения, как казалось самому юноше, давно убитое, превращённое в прах.
С невидящих глаз скатилось пару слезинок, почти не заметных, одиноких. Никаких всхлипов, криков, стонов. Он просто позволил им проложить путь по не отличавшимся пышностью, жёстким ресницам, описать впалые щёки, породниться с выпирающими скулами, и…и пропасть в чаще пепельных волос. Он потерял себя.

Суета. Странная, какие-то непонятные картины, голоса, манипуляции с его оболочкой, серой, израненной, отвращающей. Хрипы. Его? Как странно. Он не чувствует себя. Он ли это вообще? Свет, прерывистый, лампы, что весела над ним, она была потрёпанной, так идеально вписываясь в обстановку приюта, свет теребил его глаза, издевательски, едко. Веки опустились, скрывая пустой взгляд серых глаз. Боль. Действительно ли это она? Что-то отстранённое, нереальное. Жизнь. Зачем её так яростно пытаются впихнуть в это тело? Она не нужна. Ни к чему. Он не хочет. А жив ли я? Странная мысль, она была ярче всех иных. Сознание вернулось, его сознание, человека, а не зверя. Он успокоился, психоз отпустил его, оставив после себя сладкое послевкусие боли.
-Ну, Вы зовите, если что.
Так не хочется возвращаться, слышать этих жалких людей, терпеть их комментарии. Неужели нельзя было изначально оставить его в камере? Какая тварь выставила его на посмешище опустившихся в своей жажде приравнять себя к богам, существ низких, не достойных? Сладкий аромат духов, женских, он окутывал комнату, блёкло перебивая горький запах лекарств, запах гниющей плоти, запах крови. Она ещё здесь…Он показал себя, себя настоящего, жалкого и слабого, пытающегося самоутвердиться за счёт страданий других, этой женщине. Он открылся. Теперь она знает его, знает, как никто иной. Может быть, она и не предала этому значения, приняв выпад за обыкновенную истерику психически нестабильного человека, но… Она лицезрела, она, не сознавая этого, проникла слишком глубоко. Убить. Убить её, что бы молчала.
- Спасибо.
Её голос, робкий, тихий, не такой самоуверенный, что был в день их знакомства. Он был бальзамом для ссохшейся души блондина, он вызывал в нём чувство удовлетворения, жестокого, яркого.  Он, всё же, сломал её. Она такая же как и он, она морально истерзана, загнана в пучину тьмы. Такая же…она была такой ещё до него. Юношу передёрнуло, открыв глаза, он уставился в едва освещающую палату лампу. До него не сразу дошло то, что к нему вернулось зрение, и радости, особой, этот факт ему не принёс. Слишком дорого стоила ему эта игра мозга с его чувствами. 
- Ты всё ещё здесь, потаскушка? – Ни капли язвительности, едкости, надменности, только ненависть, холодная, расчётливая, приглушённая. Дёрнувшись, отрок осознал свою несвободу, отражающуюся в кожаных ремнях, стянувших его конечности. Что бы не буйствовал? Усмешка, не несущая в себе каких-либо определённых чувств, она предала живости окаменевшему лицу.
Устремив жёсткий взор мутных глаз на девушку, он слегка повернул голову в её сторону, прочувствовав боль измученной мышцы, обволакивающей его шею. Холод. Ярости нет, на удивление, только холодное, не равнодушное желание сделать больно, убить, разрушить этого человека. Она не смела смотреть на него сверху вниз, осуждать его, смеяться над ним, ведь она такая же…она так же сломана.
- Знаешь, мне совершенно не льстит тот факт, что ты проводишь со мной время, красотка, - Сиплые немецкие речи, голос слегка подрагивает после пережитого недавно отроком очередного сотрясения, - Так что вали отсюда, шваль, вид портишь!
Он не мог ничего сейчас с ней сделать, да и не хотел, впрочем. Нет, она отличается от его прошлых жертв, она не может умереть просто, почти безболезненно. Здесь надо всё спланировать, расписать в голове план, а не действовать спонтанно. Несколько чувств перемешались в юноше, отбивая его способность мыслить ясно. Такие двойственные чувства к этой особе, такие странные, они смешались, создавая фенички с некрасивым, рваным узором.

Он хотел забыться, спастись от мира, окружающего его, от того мира, где он был слаб, болен, жалок. От мира, сковавшего его, загнавшего в ловушку чувств, букет которых попахивал гнильцой. Он так хотел свободы.
Отвернувшись от наставницы, блондин пропускал мимо ушей её речи, не вслушиваясь, не пытаясь разобрать нотки сладкого девичьего голоска. Ему было абсолютно по-барабану на то, что могло слететь с её языка. Заострённые металлические речи, призванные убить его, как же юноше было плевать на них. Тяжёлые хрипы лёгких стали едва различимы, они более не отражались от стен, не заполняли палату своим отчаяньем. Так тихо, он хотел испариться, пропасть. Цель, в его мыслях уже был набросок плана, который он не в силах выполнить…сейчас, находясь в подобном положении. Ему оставалось только молча ждать минуты освобождения. Он убьёт её, растопчет громоздким военным сапогом, окрасит алой жидкостью серые стены, перед этим задушив брюнетку своими действиями, сломав её, изничтожив женскую гордость. О да, его план мог сработать только на женщине, он мог осуществиться лишь в случае стопроцентного результата предшествующих ему действий.  Это требовало времени, сил, ни того, ни другого у немца сейчас не было. Уйди, шваль, прими свою победу и п*здуй ко всем чертям, гиена, стервятница…
Прикосновение. Мышцы лица непроизвольно сократились, выявляя оскал. Не приятно. Не привычно. Раздражает. Фыркнув, он устремил серебристый взор, приобретший ясность, но не потерявшей той мутности, что была ему свойственна. А она ласкала его болезненно бледную, тонкую кожу своими аккуратными пальчиками, заигравшись. Как же он ненавидел её, каждый её жест, движение.
- Скажи, тебе правда по кайфу эти твои христовы муки?
В его взоре отразилась немая усмешка, отточенная яростью, оттеняемая надменностью. Казалось, глаза его стали ещё светлее, сливаясь с белком, хотя, возможно, в этом был виноват яркий свет лампы, наконец заработавшей так, как её было велено при производстве. Муки? Ты не знаешь, что такое «муки», невежественная сука. Края губ поползли вверх, брови сошлись на переносице, в тот момент, когда её ноготок, с наигранной неосторожностью прошёлся по шву, связывавшему изъеденную ранами кожу.
- Терновый венок не жмёт?
Бордовая струйка доползла до его губ, меняя синеву, оживляя их, даря так им не свойственный оттенок. Ахах, как же ты отвратительна, ты так слаба. Издеваться над беспомощным? Ну-ну, на большее такие, как ты, и не способны. В камере, когда я уже был не в самой лучшей форме, приблизиться боялась, подползла лишь тогда, когда полностью убедилась в моей безвредности…это так жалко… Он вновь развеселился, с радостью включаясь в новую игру, отдаваясь ей полностью. Боль прошлась тёплой волной по его телу, она стала его отрадой. Слизав острым языком подступившие капли, он растянул на своём лице улыбку, хищную, высокомерную.
- Смешно наблюдать за тем, как ты падаешь в выстроенную мной пучину отчаянья, детка. – Отклонив голову к плечу, он смотрел на неё. Он впитывал её, сейчас он жил ею. Можно позволить себе ещё один промах, он не станет помехой плану, - Дело ведь не во мне, по сути, ты уже была такой, что бы ты из себя не строила, тебя переполняет трупный яд. Поэтому тебя было так легко втянуть в спектакль… Не тяжело ли тебе самой нести тот венок, что ты повесила на меня?
Едко, хищно, страстно. Его диалог был переполнен эмоциями, он не сдержал их, не смог сдержать. Слишком плохо, самоконтроль уходит на второй план.

Вслушиваясь в отдаляющееся цоканье дамских каблучков, отрок закрыл глаза, улыбаясь, искривляя свои губы жестокой усмешкой. Ему понравились эмоции девушки, они были так приятны на вкус, он ещё долго не мог забыть их горьковатый оттенок. Ушла. Она наконец покинула юношу, желающего забыться во сне, того, что вслушивался в её речи, впитывал их молча, выявляя покорность, позволяя рвать свои волосы, выдирать символ его слабости и ничтожества. Однако, в нём проскочила нотка разочарования. Он ждал большего. Он жаждал боли, боли физической, боли моральной, он так хотел наказать себя руками девчушки, но нет. Не достаточно.
Вздох, тяжёлый, улыбка сползла, оставив вместо себя ту мрачность, что была свойственна этому огрубевшему лицу. Мысли вернулись к последней фразе девушки. Продолжим…о да, детка, мы продолжим! Сомневаешься? Очередной смешок, блёклый, как казалось каждая песчинка этого интерната. Шоу должно продолжаться…